Признаться, не думал писать о самой трагической дате в новейшей истории нашего Отечества, которая в современном российском календаре значится как День памяти и скорби. Ведь дата настолько трагична, что перед ней меркнут все слова. Почти 27 миллионов жизней наших сограждан унесла та война.
И хотя 22 июня 1941 года бесстрастный хронометр истории отсчитал 80 лет с начала гитлеровского нашествия на Советский Союз, память о тех днях скорби и величия, трагедии и подвига мы продолжаем хранить в своих сердцах. Она передалась нам от предыдущих поколений на генетическом уровне. Парадигма, выраженная поэтом-фронтовиком Евгением Аграновичем словами: «Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой», сегодня стала своеобразным духовной скрепой нашего общества, материализовавшись в многомиллионных шествиях «Бессмертного полка».
Память о трагической дате, как и большинство наших сограждан, я намеревался почтить минутой молчания, хотя и общей для всех, однако при этом для каждого очень личной, наполненной собственными мыслями и переживаниями. Однако публично выразить свое отношение и понимание событий, связанных с началом гитлеровской агрессия, меня, как ни странно это прозвучит, заставили весьма своеобразные фильмы о той великой войне, которые заполнили сетки вещания большинства российских телеканалов накануне Дня памяти и скорби.
На экранах мелькали фарфорово-белокурые головки героинь с отменным макияжем, сострадательные фашисты, разведчики в фасонистых нарядах, пересекающие линию фронта, как проспект – по пешеходному переходу на зеленый сигнал светофора, а еще «истинные» герои – штрафники и блатные. В общем, не война, а увлекательное романтическое приключение, в котором, правда, немного постреливают. Не мог не вспомнить при этом песню Александра Розенбаума, в которой он полемизирует с таким вот гламурным взглядом на фашистское вторжение: «А может, не было войны И людям все это приснилось: опустошенная земля, расстрелы и концлагеря, Хатынь и братские могилы?»
К этим фильмам нельзя не добавить рассуждения некоторых наших публицистов, обильно полившиеся накануне трагической даты по эфирам и страницам периодических и эпизодических изданий. Суть их комментариев сводилась к недоумению по поводу того, как мы смогли и осмелились победить? Верх должны были одержать нацисты. Но победила страна и не достойная победы, и абсолютно не готовая к войне. Одним словом, иначе как вмешательством неких инопланетян в то, что война завершилась в Берлине, а не в Москве, и не объяснишь.
Что же, такая точка зрения, увы, не нова. Даже маршал Иван Конев на вопрос о том, как нам удалось победить, однажды честно ответил: «Не знаю». Его в принципе понять можно. Видимо, до конца жизни маршала преследовало сознание вины за Вяземский котел в октябре 1941 года, который он допустил, командуя Западным фронтом, да и за последующие его оперативные неудачи. Скорее всего, именно по этим причинам Иван Конев, в отличие от всех других советских полководцев, свои мемуары, озаглавленные «Записки командующего фронтом», начинает с 1943 года.
Я не являюсь сторонником коммунистической доктрины, не разделяю левых идей, обещающих общее благо и полное равноправие, не отношу себя к экзальтированным сторонникам Сталина, верящим в безгрешность и абсолютизированную мудрость вождя. Идеологическая, мировоззренческая непредвзятость позволяет мне отчетливо увидеть, что Советский Союз к войне готовился напряженно, целеустремленно и вполне осознанно, идя на известные издержки, которые многие из наших современников не могут признать и принять.
Базировалась эта подготовка на значительном промышленном, технологическом и научном прорыве, который сумел осуществить Советский Союз к началу 40-х годов. Только надежная экономическая основа позволила предпринять военные, дипломатические и организационные шаги, в конечном итоге обусловившие крах блицкрига «Барбаросса». И первый из ударов по планам гитлеровского вторжения, образно говоря, советское руководство нанесло задолго до того, как германские штабы приступили к разработке плана войны против СССР. Я веду речь о советско-германском Пакте о ненападении, который также известен как Пакт Молотова – Риббентропа.
В отношении его высказываются разные, диаметрально противоположные оценки. В частности, наши западные партнеры заявляют, что именно советско-германский пакт о ненападении позволил Гитлеру начать Вторую мировую войну. Словно до августа 1939 года не произошло аншлюса Австрии и захвата Чехословакии.
В дополнение к этим событиям следует сопоставить еще две даты.
Пакт Молотов и Риббентроп подписали 23 августа, а Германия напала на Польшу 1 сентября. Можно ли за неделю подготовить военную машину к масштабному вторжению? Разумеется, нет.
Гитлер к войне успел подготовиться, промышленные магнаты и генералитет Германии требовали её начала, а потому приведенную в действие военную машину остановить в августе 1939 года уже не представлялось возможным. Когда Берлину стало ясно, что советско-британско-французские переговоры о создании европейской системы коллективной безопасности по вине Запада зашли в тупик, он просто не мог не воспользоваться трагической оплошностью Парижа и Лондона.
Об этом, кстати, писал Уинстон Черчилль, прекрасно понимавший причины, по которым Советский Союз пошел на соглашение с Германией. Я позволю себе процитировать обширный отрывок из его книги «Вторая мировая война»: «Тот факт, что такое соглашение стало возможным, знаменует всю глубину провала английской и французской дипломатии за несколько лет… Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германской армии, с тем, чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи. В умах русских каленым железом запечатлелись катастрофы, которые потерпели их армии в 1914 году, когда они бросились в наступление на немцев, еще не закончив мобилизации. А теперь их границы были значительно восточнее, чем во время первой войны. Им нужно было силой или обманом оккупировать прибалтийские государства и большую часть Польши, прежде чем на них нападут. Если их политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной».
В последующем Германия пыталась навязать СССР более тесные союзнические отношения. Москва не пошла на них. 17 ноября 1940 года в короткой телеграмме нарком иностранных дел Советского Союза Вячеслав Молотов информировал полпреда в Великобритании Ивана Майского о завершившихся неделю назад в Берлине переговорах с Гитлером: «Вопросы разграничения сфер интересов между СССР, Германией и другими странами, а также вопросы присоединения СССР к пакту трех держав (Германии, Японии, Италии. – Авт.) не решались в этих беседах. Никакого договора в Берлине не было подписано и не предполагалось этого делать… Немцы и японцы, как видно, очень хотели бы толкнуть нас в сторону Персидского залива и Индии. Мы отклонили обсуждение этого вопроса, так как считаем такие советы со стороны Германии неуместными».
На встрече в Берлине Гитлер предлагал СССР также помощь в переговорах по пересмотру в интересах Москвы правового статуса черноморских проливов – Конвенции Монтрё. Советский нарком отклонил и это предложение. После неудачных переговоров с Молотовым Гитлер отдал распоряжение о разработке плана нападения на СССР.
Те территории, о которых упоминает Уинстон Черчилль, позволили Советскому Союзу продвинуться на запад на 300–400 километров. Позволительно спросить: что означали эти километры после 22 июня 1941 года? Для немцев – дополнительные рубежи сопротивления Красной Армии, бесконечно длинные составы горючего и боеприпасов, сотни часов моторесурса, потери в живой силе и технике, еще не катастрофичные для вермахта, но уже очень ощутимые в сравнении с западными кампаниями.
Для СССР эти километры означали время. Разменивая территорию на время, Красная Армия даже в оглушительных для себя поражениях обретала боевой опыт, училась науке ненависти. А вся страна получила время для перестройки на военный лад, на эвакуацию промышленности, на мобилизационные мероприятия на формирование новых дивизий и армий.
Без этих километров немцы могли подойти к Москве в конце июля – начале августа, но они вышли на подступы к столице в октябре, когда завершалось формирование свежих резервов РККА, создавались предпосылки для зимнего контрнаступления Красной Армии.
Еще раньше, чем под Москвой, фронт сдвинулся к западу на Тихвинском и Ростовском направлениях. Это были страшные кровопролитные бои. Достаточно вспомнить слова еще одного поэта-фронтовика Семена Гудзенко: «Будь проклят сорок первый год ты – вмерзшая в снега пехота. Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины. Разрыв – и лейтенант хрипит. И смерть опять проходит мимо. Но мы уже не в силах ждать. И нас ведет через траншеи окоченевшая вражда, штыком дырявящая шеи».
Не надо также забывать, что Пакт Молотова – Риббентропа позволил СССР отсрочить для себя войну на два года со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Но давайте предположим, что СССР, Франция и Англия смогли заключить соглашение о создании системы коллективной европейской безопасности? Как тогда могли развиваться события?
Спрогнозировать модель поведения потенциальных партнеров нетрудно, зная, как Париж и Лондон отнеслись к союзническим обязательствам перед Варшавой, после нападения на неё Германии. Франция и Англия формально объявили войну Берлину, но к активным боевым действиям не приступили. По признанию немецких генералов, удар с запада в сентябре 1939 года мог привести Германию к поражению. Но Франция и Англия ограничились вводом войск на оборонительные линии Мажино и Зигфрид и незначительными локальными боями.
Этот период с 3 сентября 1939 года по 10 мая 1940 года получил название «странной» или «сидячей» войны. За восемь месяцев гитлеровцы расправились не только с Польшей, но также захватили Данию и Норвегию, а потом пришла очередь и самой Франции.
И, завершая эту часть нашего разговора, нельзя не напомнить еще об одном последствии Пакта Молотова – Риббентропа. Его подписание совпало с заключительным этапом вооруженного конфликта в районе реки Халхин-Гол, где Красная Армия вела бои с союзником Берлина – Японией. Токио воспринял заключение советско-германского пакта о ненападении как открытое предательство союзнических обязательств со стороны Гитлера. Многие исследователи считают отказ Японии вступить в войну с Советским Союзом летом – осенью 1941 года прямым следствием этих событий.
Еще одним важнейшим шагом, обеспечившим в итоге поражение гитлеровской Германии, я считаю успешно осуществленную в Советском Союзе перманентную мобилизацию. Её известный современный российский историк Алексей Исаев образно назвал «лекарством против блицкрига». Хотя надо признать, что это лекарство имело много побочных явлений. Но перманентная мобилизация в действительности позволила СССР войну из формата блицкрига перевести в войну на истощение.
Теория перманентной мобилизации, разработанная применительно к условиям Красной Армии маршалом Борисом Шапошниковым и комдивом Александром Свечиным, позволяет компенсировать потери вооруженных сил за счет налаженного механизма призыва и обучения военнообязанных граждан очередных возрастов, обеспечивая формирование новых дивизий.
До тех пор, пока Генеральный штаб РККА возглавляли Борис Шапошников и Кирилл Мерецков, мобилизационные планы Красной Армии базировались именно на теории перманентной мобилизации, но в январе 1941 года Генштаб возглавил генерал армии Георгий Жуков. Мобплан, под которым стоит его подпись, перманентной мобилизации не предполагал.
Но вот что удивительно: указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации от 23 июня и августовское постановление Государственного комитета обороны, по сути дела, явились реальной практикой перманентной мобилизации. В июне под ружье поставили 14 возрастов 1905–1918 годов рождения, что значительно больше, чем предполагал мобилизационный план Жукова. В августе мобилизация затронула призывников 1922–1923 годов рождения, остатки возрастов 1905–1918 годов рождения, а также впервые – ресурс военнообязанных 1894–1904 годов.
До 31 декабря были сформированы или переформированы 483 стрелковые дивизии, 73 танковые, 31 моторизованная, 101 кавалерийская и 266 танковых, стрелковых и лыжных бригад. Был организован непрерывный конвейер восстановления существующих и формирования новых соединений. Появление новых дивизий взамен разгромленных стало для немцев крайне неприятным сюрпризом.
Начальник гитлеровского Генерального штаба Франц Гальдер записал в своем известном дневнике: «Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс Россия, который сознательно готовился к войне, несмотря на все затруднения, свойственные странам с тоталитарным режимом, был нами недооценен. Это утверждение можно распространить на все хозяйственные и организационные стороны, на средства сообщения и в особенности на чисто военные возможности русских. К началу войны мы имели против себя около 200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 360 дивизий. Эти дивизии, конечно, не так вооружены и не так укомплектованы, как наши, а их командование в тактическом отношении значительно слабее нашего, но, как бы там ни было, эти дивизии есть. И даже если мы разобьем дюжину таких дивизий, русские сформируют новую дюжину».
Следует отметить, что промышленность СССР даже в самый трудный для себя период 1941–1942 годов обеспечивала вновь сформированные соединения вооружением и снаряжением. Рассказы об одной винтовке на троих отражают ситуацию 1915 года, но никак не 1941-го. Да, уменьшилась численность стрелковых дивизий. В их состав входил один артиллерийский полк, а не два, как ранее. Не хватало автоматов и пулеметов, противотанковых средств, использовались хранившиеся на складах устаревшие образцы вооружения. Но напомню слова Франца Гальдера: «… эти дивизии есть».
Хочется также подчеркнуть, что и геостратегические выгоды, полученные от Пакта Молотова – Риббентропа, и перманентная мобилизация могли иметь смысл только при условии героического сопротивления Красной Армии, устойчивой и самоотверженной работы тыла, эффективного руководства страной в экстремальных обстоятельствах. Все эти слагаемые у Советского Союза были, а потому война завершилась безоговорочной капитуляцией фашистской Германии.
Конечно, имелись и очень серьезные ошибки, которые сделали неизбежными стратегические поражения Красной Армии на первоначальном этапе войны.
Глава СВР Сергей Нарышкин недавно заявил, что советская внешняя разведка стала «одной из самых эффективных в мире к началу Великой Отечественной войны». Но при этом Генштаб не имел представления о силах, задействованных Германией во вторжении, о направлении главных ударов вермахта. Ошиблись и в определении характера первоначального этапа войны. Почему-то считалось, что события будут развиваться по аналогии с началом Первой мировой войны, то есть с локальных вооруженных столкновений, которые продлятся до отмобилизования призывного контингента противоборствующими сторонами.
Мне трудно сказать, по какой причине Генштаб РККА не учел того важного обстоятельства, что вермахт уже в течение двух лет вел успешные кампании и имел дивизии, развернутые по штатам военного времени.
Имелись серьезные просчеты и в расквартировании войск.
В одном из советских фильмов, кажется, по книге Ивана Стаднюка «Война», есть эпизод, в котором Георгий Жуков, пока еще начальник Генерального штаба, встречается с уже снятым с должности командующего Западным фронтом Дмитрием Павловым. В нём первый пеняет второму, что тот до начала войны не вывел 10-ю и часть соединений 3-й армии из Белостокского выступа. Сейчас это территория Польши. Очевидно, что имел место просчет именно Генштаба. Командующий округом в мирное время не имеет права принять решения о передислокации дивизии, не говоря уже о перемещении армии. Это всецело прерогатива Генерального штаба.
Выводить 10-ю армию из Белостокского выступа, который с остальной частью Белоруссии связывала всего одна дорога, Генштаб не стал. В результате сильнейшее объединение советского Западного фронта, имевшее в своем составе 6 стрелковых, 2 кавалерийских, 4 танковых и 2 механизированные дивизии, не участвовало в первоначальных боях. Немцы наносили удары севернее и южнее неё. Затем армия получила приказ отступать. И 10-я армия, часть сил 3-й армии начали стягиваться к одной транспортной артерии.
Авиация, артиллерия немцев громили наши соединения, которые, находясь на марше, не могли оказать должного сопротивления противнику. Мы оставили в Белостокском котле невероятное количество боевой техники и материальных средств, от продовольствия и снаряжения до боеприпасов и всех видов топлива. Все это потом воевало против нас. А 10-я и 3-я армия оказались в котле и были уничтожены.
За 80 лет с начала войны делалось немало попыток свести в исчерпывающую систему ответы на вопросы о причинах наших катастрофических поражений. Другое дело, насколько они удовлетворяют даже тех, кто ответы формулировал. Если говорить коротко: Красная Армия к войне была не готова, но подготовиться к ней успела страна. Эта общая формула объясняет и наши трагические неудачи первоначального периода, и нашу окончательную победу.
Гитлеровское вторжение застало РККА на пике реформ. Часто непродуманных, поспешных. Мы, например, создавали механизированные корпуса, ориентируясь на танковые группы вермахта, но при этом не знали в деталях организационно-штатной структуры гитлеровских танковых дивизий и не имели представления о принципах их боевого применения. Это вновь заставляет задуматься об эффективности советской разведки. Обо всем этом мы узнали, лишь захватив в июле 1941 года на участке Северо-Западного фронта под Сольцами секретные документы штаба 6-й танковой дивизии.
Подобных примеров неготовности, непродуманности, неисполнительности можно приводить бесконечно много. И все они выстроились в тот объективно-субъективный причинный ряд, который и предопределил трагическую картину 41-го да и 42-го годов.
Сегодня многие исследователи говорят, что не обошлось и без откровенного предательства со стороны части генералитета Красной Армии. Но доказательства, которые приводят сторонники этой теории, носят косвенный, даже гипотетичный характер. К тому же иногда глупость, нераспорядительность хуже всякого предательства. Но кажется, что сомнения в лояльности части генералитета существовали и у Ставки. Во всяком случае в июле 1941 года она решилась на достаточно рискованный шаг, назначив командующими Резервного фронта и четырех армий – 24-й, 29-й, 30-й и 31-й, входящих в его состав, генералов-пограничников. Рискованным это решение представляется потому, что в оперативно-тактической подготовке высшие командиры НКВД, конечно же, уступали коллегам из РККА, но именно эти генералы провели первое стратегическое контрнаступление Красной Армии в районе Ельни.
Здесь, в боях Смоленского сражения, для немцев стала очевидна необходимость корректировки плана «Барбаросса». На некоторое время Гитлер отказался от наступления на московском направлении, повернув две танковые группы, действовавшие в центре, к Ленинграду и Киеву.
Хочу завершить наш достаточно долгий разговор еще одним обращением к поэзии. На этот раз Роберта Рождественского: «Чем этот бой завершился – не знаю. Знаю, чем кончилась эта война!» В статье, посвященной 75-летию Победы, Владимир Путин, адресуясь к первоначальному периоду войны, подчеркнул: «За полтора года советские люди совершили то, что казалось невозможным. И на фронте, и в тылу. И до сих пор трудно осознать, понять, представить, каких невероятных усилий, мужества, самоотверженности потребовали эти величайшие достижения».
Хочу также объяснить резоны, побудившие меня, генерального директора «Корпорации развития Камчатки» – регионального института развития, ориентированного в первую очередь на решение экономических, инвестиционных задач, обратиться к вопросам истории, к её урокам. Причины достаточно ясны и понятны. Успешно развивать экономику, вести продуктивное социальное строительство способно лишь общество, объединенное высокими духовными скрепами. Одно из направлений их формирования состоит в знании истории и уважении к прошлому своей страны, региона, своей семьи, умению извлекать из него уроки.
Константин КОРОТОВ,
генеральный директор
акционерного общества
«Корпорация развития
Камчатского края»